|
— Считай! — приказал мне старик,— А то я на ухо стал туговат, как-никак девятый десяток.
— Девятый десяток?!
 — А что?
— И вы еще на промысел?
— Да считай, тебе говорят, считай.
Старик весь обратился в слух и, несмотря на свои восемьдесят, видимо, не хуже меня различал далекие позывные кукушки.
Я глядел на охотника, согнувшего ладонь лодочкой, и вслед за ним повторял:
— Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать...
А кукушка все отсчитывала и отсчитывала. Она, казалось, и не думала останавливаться. Едва заметная улыбка бродила но заросшим щекам старика, чуть шевелившимся в такт отсчета.
Когда вещуньи, наконец, замолкла, я с изумленьем подвел итог:
— Еще двадцать шесть годочков вам, папаша, отпущено!
— А ты так ничего и не понял.
— Я точно считал — двадцать шесть.
— Двадцать шесть, двадцать шесть! А чего двадцать шесть? Двадцать шесть рысей с ветки снять мне положено. Так-то. А там как знаешь, хочешь за год снимай, хочешь на век целый растягивай.
В лесу стало тихо. Старик отвел от уха сгорбленную ладонь, огладил ею бороду и добавил:
— Одним словом, не годами считай, тогда счет веселей будет. Теперь взял в толк?
миг кукушка, словно подслушав наш разговор, снова подала голос.
Я не успел загадать ничего такого и начал считать просто так, без загада:
— Десять, одиннадцать, двенадцать...
И уже по ходу дела соображал — сколько еще дорог пройду, сколько костров разожгу, сколько встречу хороших и мудрых людей на свете...
А кукушка все куковала и куковала.
| 
