Только утром, собираясь в клинику, профессор обнаружил у себя на столе незнакомую книжку.
— «Ленин. Великий почин»... — прочитал на обложке Бармин. — Машенька, поди-ка сюда!
В эту самую минуту книжка раскрылась на титульном листе, поперек которого, с угла на угол, пробежала фиолетовая прыгающая строчка:
«Дорогому товарищу Бармину на добрую намять. С глубоким уважением. Автор».
— Я сама хотела спросить тебя, кто это был у нас вчера, Вася? — сказала Мария Павловна. — Что за человек такой?
— Вот именно, Машенька, человек! — весь вдруг засиял Бармин. — Ты же у меня умница, всегда находишь слово самое лучшее, самое точное! — Помолчал и добавил: — Самый настоящий человек из всех, кого я встретил за свои семь десятков. Понимаешь, самый!..
Профессор взглянул на часы, крепко обнял жену и с книжкой в руках заторопился к выходу. Притворив за ним широко распахнувшуюся дверь, Мария Павловна стояла в передней и слушала, как дробно и молодо стучали но гулким ступенькам лестницы его каблуки.
Ленину стало известно об удивительной вазе от Луначарского. Нарком просвещения давно почувствовал во Владимире Ильиче тонкого ценителя всего по-настоящему талантливого и не уставал поражаться тому, какой острый глаз у него, как зорко умеет увидеть прекрасное даже в малом, едва различимом штрихе. Поэтому, когда Луначарскому показали вазу, он, залюбовавшись ею, тут же позвонил Ленину и попросил его найти время, чтоб взглянуть па это чудо из чудес.
В одно из воскресений Ленин объявил домашним, что проведет с ними почти весь день, отлучится только на час, самое большее — полтора. Родные обрадовались, что Владимир Ильич наконец-то сможет немного отдохнуть.
Но напрасно они ждали его к обеду. Уже под самый вечер с улыбкой провинившегося перешагнул он порог дома.
— Достоин наказания и прощения одновременно. Но когда услышите, из-за чего задержался, уверен — помилуете.
И, не раздеваясь, тут же, в передней, начал рассказывать о вазе:
— Это действительно чудо! Луначарский совершенно прав. Да, да, подлинное чудо! Тут нет никакого преувеличения.
|